Далеко не так комфортабелен был выход на берег Мика, Лепсиуса и Биска. Шотландец, превесело ковыляя на своих заживших ногах, упражнялся в ходьбе между пустыми бочками пароходного трюма, когда «Торпеда» начала замедлять ход.

— В цилиндр! — воскликнул Биск.

И друзья едва успели один за другим ринуться в цилиндр, как он завертелся наподобие воронки, и воздух с невероятной силой выбросил их в открывшееся отверстие вместе с мусором, жестянками и бумажками, сухарями и окурками, скопившимися на его дне. Залепленные ими с головы до ног, наши путешественники очутились на дне деревянного колодца, снабженного почти отвесными ступенями. Держась за кольца, они поползли наверх, предводительствуемые умной Бьюти. Спустя десять минут она выпрыгнула на землю.

Они находились в топкой, малозастроенной местности, неподалеку от гавани. Здесь доктор Лепсиус выразил твердое намерение обчиститься, а Биск — определить при помощи компаса широту и долготу.

— Вздор! — ответил Мик. — Мы в Петрограде. Времени терять нечего. Взгляните-ка на собаку, как она пляшет и волнуется! Я дам ей хорошую понюшку, и пусть она приведет нас к Чиче.

С этими словами он вынул из кармана платок, натертый о половицы в номере «Патрицианы», и приложил его к самому носу Бьюти. Собака фыркнула, ощетинилась и стрелой понеслась по улице.

— Эй! — заорали наши путешественники, кидаясь вслед за нею и оставляя за собой прихрамывающего Биска.

Но догнать Бьюти было трудновато. Они мчались по улицам Петрограда с быстротой молнии, не обращая внимания на свистки милиционеров, и, наверно, задохнулись бы, если б Бьюти не остановилась у дверей красивого дворца, украшенного саженными афишами:

— Черт побери! — проворчал Лепсиус, приближаясь к афишам. — Уж не цирк ли это и не завела ли нас Бьюти к своим четвероногим приятелям?

— Собака не из таковских, — ответил Мик. — Нам нужно обдумать, что предпринять.

— Нечего и обдумывать! — возразил Лепсиус, лингвистические способности которого на этот раз оказались на высоте. Он успел разобрать афиши и торжественно обернулся к Тингсмастеру: — Друзья мои, здесь стоят надписи на всех языках, даже на итальянском. В этом дворце — съезд психиатров! Здесь выступает профессор Хизертон! Дождемся где-нибудь в гостинице, пока конгресс откроется, и ручаюсь вам, что туда пройдем!

Через два часа, приняв приличный вид и держа Бьюти на цепочке, они уже стояли вместе с успевшим догнать их Виском перед входом во дворец.

— Профессор Лепсиус! — произнес толстяк, подходя к привратнику и тыча ему свои документы. — Меа мекум. Ассистенты! — С этими словами он указал на Биска, Тингсмастера и Бьюти.

— Собаку пропустить нельзя, — твердо отрезал привратник. — Иди сюда, пес! Иди, голубчик, посиди у меня в чулане.

— Это подопытная собака, питомец вашего ученого Павлова, — не менее твердо заявил Лепсиус. — Ее необходимо иметь на докладах.

Привратник, почесав затылок, пропустил, всю компанию, а Бьюти дружески помахала ему хвостом.

— Вы оказались нелишним человеком, доктор, — не без уважения шепнул ему Тингсмастер, — только помните: пока вы там будете охотиться на вашего Хизертона, я должен словить моего Чиче.

— А я — моего Грегуара! — вмешался Биск.

Съезд психиатров был уже в полном разгаре, когда наши трое путешественников смешались с толпой и быстро протолкнулись к эстраде.

Несмотря на дневной свет, зал был залит сотнями электрических ламп. С обеих сторон партера шли нарядные ложи дипломатических представителей. В партере собрался весь цвет русской науки. В коридорах и проходах толпилась учащаяся молодежь. А на эстраде, богато декорированной зеленью и портретами, стоял длинный стол, за которым профессор Бехтерев только что приступил к докладу.

Тингсмастер внимательно оглядел зал. Его голубые глаза переходили от лица к лицу, как вдруг кто-то шепнул ему:

— Менд-месс!

— Месс-менд! — ответил он вздрогнув.

Техник Сорроу, весь покрытый плохо зажившими болячками от своей болотной лихорадки, тощий и бледный, положил ему руку на плечо.

— Вот уж не знал, что встречу тебя, старина! — шепнул он взволнованно. — Сегодня разрядили нашу бомбочку, известную тебе, дружище. Ну, и не солоно же хлебали господа фашисты! Мы с ребятами тоже малость поштурмовали их…

— Где Чиче, Сорроу?

— Увидишь, Мик, — спокойно ответил Сорроу.

Тингсмастер внимательно обвел глазами публику.

В третьем ряду партера, рядком и рука об руку, сидела бледная пара: Артур Морлендер с седой прядью в волосах и исхудавшая Вивиан. Голубые глаза Мика скользнули и по этим двум лицам. Он хотел что-то шепнуть Сорроу, но в ту же минуту зал задрожал от бурных аплодисментов: Бехтерев кончил свой доклад. Он встал, склонил перед собранием львиную голову и удалился с эстрады.

Распорядитель съезда вынес для следующего оратора новый стакан чая, сдвинул стулья, потом произнес на нескольких языках:

— Сейчас предстоит доклад профессора Хизертона о перерождении нервных центров под влиянием гипноза.

Прошло несколько томительных минут. Мик Тингсмастер невольно покосился на Лепсиуса. Толстяк стоял, вперив глаза в эстраду, и не замечал ничего и никого. Ноздри его трепетали, зрачки сузились, как у ищейки.

Еще несколько секунд, и раздались тихие старческие шаги. Перед ними выросла небольшая фигурка профессора Хизертона, седого как лунь, заросшего снежно-белой пушистой бородой, розового, как младенец, веселого, милого, кроткого старичка, устремившего в зал немного рассеянный, из-под нависших бровей, добродушный взгляд ученого. Неистовые аплодисменты раздались в зале.

Биск фыркнул и дернул Лепсиуса за фалду. Толстяк продолжал, однакоже, глядеть на бедного профессора в сердитом отчаянии. Он был разочарован, разбит, уничтожен.

Профессор обвел зал глазами и начал тихим, шамкающим голосом свой доклад. Напротив него, в пустовавшей до сих пор ложе для иностранных гостей, медленно раскрылась дверь. Один за другим вошли туда сенатор Нотэбит с дочерью, банкир Вестингауз и несколько американских заводчиков, на мгновенье притянув к себе взгляды всего зала. Было ясно, что иностранные гости чем-то обеспокоены и выведены из строя. Вестингауз был бледен и едва успевал подхватывать свой монокль, то и дело падавший вниз. Ему явно не хватало воздуха, и он часто дышал. На лицах американских заводчиков было недоумение; они молчаливо переглядывались.

— Видно, дошли слухи о бомбочке! — шепнул Сорроу Тингсмастеру, указывая на них бровями.

Но в эту минуту кудрявая дочь сенатора, с любопытством глядевшая в зал, вдруг отчаянно вскрикнула:

— Маска! Маска!

Вслед за нею раздался писк банкира Вестингауза:

— Виви! Виви!

Эти крики, скандализовавшие ученую публику, странно потрясли розового, благодушного старичка на эстраде. Он прекратил шамкать. Зрачки его вперились туда, куда, свесившись из ложи, глядели Вестингауз и Грэс, странно расширились и неподвижно уставились на бледную пару. И в то же мгновенье, судорожно дернув руками, профессор Хизертон упал в обморок.

Распорядитель кинулся к нему со стаканом воды. Профессора подняли и посадили в кресло. Но все попытки привести его в себя были тщетны: он дрожал, бессмысленно блуждая глазами, не отвечал на вопросы и не проявлял ни малейшего намерения продолжить доклад.

Лицо Тингсмастера, следившего за этой сценой, стало серьезным. Он поглядел на доктора Лепсиуса. Но тот уже выработал план действий.

Застегнувшись до самого подбородка и достав из кармана пачку каких-то бумаг, он твердыми шагами направился к распорядителю и сказал ему шепотом несколько слов. Распорядитель помог ему взобраться на эстраду, записал себе в книжку его фамилию и обратился к публике:

— Профессору Хизертону дурно, он, к сожалению, не в силах закончить свою речь. Вместо него известный клиницист Америки доктор Лепсиус сделает доклад об открытой им Vertebra media sine bestialia. [6]