Джек Кресслинг холост. Ему сорок лет. Он высокого роста, сухощав, плотно и хорошо подобран, брит, сероглаз, со щегольски прилегающими к его внушительному черепу коротко подстриженными и крепко приглаженными волосами, серо-пепельный цвет которых на десятки лет гарантирует ему неопределенный возраст, известный под термином «моложавость». Вопреки обычаю американских миллиардеров ничего не знать и ничему не учиться, не отличать Данта от Канта и поэта Колриджа от овсянки, [2] Джек Кресслинг в молодости окончил Оксфорд, читает в подлиннике греческих поэтов и даже издал многолетний труд под названием «Капитал как субстрат психоэнергии».

Если б не его упорное, принявшее характер мании увлечение политикой и подозрительная красота его личной секретарши, он был бы самым завидным женихом для дочерей «двухсот американских семейств».

Но еще больше, чем о Джеке Кресслинге, еще больше, чем о сотнях его заводов и фабрик, пишут газеты о правой руке Кресслинга, главном инженере его огромного заводского хозяйства, директоре Секретного завода и всему миру известном изобретателе мистере Иеремии Морлендере. Это именно Морлендер доискался до таинственной руды, это он делает на Секретном заводе что-то, обещающее Кресслингу господство над миром, это он построил для своего «босса» волшебную виллу «Эфемериду» в окрестностях Миддльтоуна и это он, как пишут газеты, разделяет ненависть Кресслинга к русской революции и России.

О том, что инженер Морлендер, по специальному заданию Джека Кресслинга, вот уже месяц, как уехал в Восточную Европу, известно из газет. Но еще никто в Америке, не исключая и собственного сына Морлендера, Артура, не знает, что Иеремия Морлендер уже вернулся из своей секретной поездки.

Он прилетел на личном самолете Кресслинга, приземлился на широкой асфальтовой крыше одного из подсобных зданий виллы «Эфемериды»; движущимися лестницами опустился и поднялся в собственный кабинет Кресслинга и в отличном настроении сидит сейчас перед ним, подставив под вентилятор, предварительно зарядив его на аромат левкоя и жасмина, свое энергичное, загорелое крупное лицо.

Пока жужжит вентилятор, источая вместе с прохладой свой душистый запах, Джек Кресслинг нетерпеливо ходит взад и вперед по комнате, искоса поглядывая на своего подручного. Что-то в лице и чересчур затянувшемся молчании Иеремии Морлендера явно беспокоит миллиардера.

— Ну, — начинает он, остановившись перед изобретателем и топнув ногой, — выкладывайте!

— Ну, Джек, — отвечает тем же тоном Иеремия Морлендер, — сейчас выложу!

Круглые серые глаза Кресслинга, окруженные, как у птицы, желтыми ободками, уставились на инженера.

— Вас, наверно, удивит то, что я вам скажу, — начал Морлендер. — Вы знаете, я отдал вам на службу всю свою изобретательность. Я никогда не торговался с вами, не заботился о равной доле и тому подобное. Мы ведь когда-то вместе учились: вы — филологии, я — физике. Вы были моложе меня лет на десять. Но я поздно получил возможность учиться, и вы догнали меня. Помните наш первый разговор на пароходе «Аккорданс», когда мы оба, я — сын простого американца, вы — миллиардер, возвращались в Штаты?

— К чему это предисловие?

— Вы изложили мне тогда основные мысли вашей замечательной книги, и с той минуты я стал вашим человеком, Джек! Капитал аккумулирует человеческую энергию, каждый текущий счет, каждая чековая книжка — это скованные киловатты человеческих действий, сказали вы. Я, признаться, ничего тогда не понял и попросил объяснить. Вы пустились в объяснения. Белка тащит в нору орехи, которые не может съесть сразу. Муравей делает запасы на зиму. Все на земле делает запасы: лист — в своих зернах хлорофилла, раковина — в своей жемчужине, камень — в своей руде, вода — в своей извести, а солнце — в углях, в нефти, в торфе. И человек тоже научился делать впрок для себя запасы энергии, он научился аккумулировать электричество. «А что же аккумулирует, собирает про запас энергию самого человека?» — спросили вы и сами ответили: «Человеческую энергию аккумулирует капитал». Я и тогда не совсем ясно понял и сконфуженно попросил объяснить подробнее…

— И я объяснил вам! — нетерпеливо воскликнул Кресслинг. — Я объяснил, и вы поняли. Человек запасает капитал… А что такое капитал, как не скрытые возможности миллионов дерзаний, желаний, страстей, власти! Вы держите его в банке, но деньги в банке — это растущая в раковине жемчужина ваших неограниченных возможностей проявить себя в мире! Вы переводите деньги в акции, но акции — это силосная башня вздымающихся в человеке страстей. Миллионы нищих гениев умерли неизвестными человечеству, потому что они были нищими. А я, капиталист, могу развернуть свою волю, свои таланты, прогреметь на весь мир, приобрести все, что хочу, повлиять на любой процесс, любое движение в мире, могу создать, могу взорвать, могу…

— Стойте! — воскликнул Морлендер. — Я и сейчас помню ваши тогдашние речи. Капитал продолжает вашу силу и волю за пределы самого сильного человеческого хотения, он вытягивает ваши руки до тысяч километров, усиливает ваши мускулы до стихийной силы землетрясенья, — так ведь? Передаю вашими словами. Они захватили меня. Я повторял их всю свою жизнь. Рост аккумулированной человеческой энергии в миллиардах Джека Кресслинга! И когда я уезжал в Россию, вы опять напутствовали меня, Джек… Вы посоветовали мне глядеть в корень советской экономики. Когда мы, капиталисты, бросаем золото на землю, сказали вы, оно вырастает золотом в три, четыре, десять, двадцать раз большим, чем брошено, и с ним растут личные возможности его хозяина. А коммунисты убили деньги, убили человеческие возможности. У них сколько ни бросай, столько и останется, — капитал не растет! У них человеческая психоэнергия, не имея запаса, однодневна, как век бабочки: на один короткий рабочий день, на один локоть длины человеческой руки, — вы помните? Я передаю точно, почти цитирую вас. Так вот, Джек… — Морлендер остановился.

— Продолжайте, — сказал Кресслинг странным тоном.

Инженер не заметил этого тона. Он не заметил и холодной, птичьей неподвижности глаз миллиардера, устремленных на него. Он был охвачен собственными мыслями, занимавшими его всю дорогу в самолете.

— Так вот, дорогой Джек, вы ошиблись — и я вместе с вами. Я месяц пробыл в стране большевиков. По вашим указаниям я изъездил эту страну в надежде вернуть концессию вашего друга Монморанси законным путем. Изучал и всякие другие пути. Присматривался ко всем лазейкам. Наблюдал людей… Джек, не обольщайтесь! Их творческие возможности куда больше наших! Пусть из мертвых денег у них не растут деньги, но зато вырастают заводы, мосты, машины, дороги, каналы, станции! Пусть у них нет капитала или, как вы его называете, «субстрата психической энергии», зато у них есть сама эта энергия — в неограниченном количестве! И в этой энергии накапливается у них тот самый растущий икс, тот дрожжевой грибок, который движет у нас деньгами, заставляя всходить капитал. Знаете ли вы, дорогой Джек, что это за грибок?

Морлендер слегка наклонился в сторону неподвижного Кресслинга. Он дотронулся рукой до его острых колен и заговорил доверительно-дружески, высказывая вслух свои затаенные мысли:

— Не лучше ли нам отказаться от нашего плана, а? Я думал в дороге… Аккумулированная энергия, субстрат — это вы верно. Только вот в чем дело: чья, Джек, чья энергия аккумулирована в капитале, чьей психоэнергии он субстрат? В том-то и дело, что не вашей, Джек, а вот этих самых масс, которые тут, в Миддльтоуне, и там, в каждом штате, работают на вас. А если так, при чем тут ваши персональные возможности? У большевиков, у каждого из них, у каждого рабочего в их стране, больше этих самых персональных возможностей, чем у нас с вами, — этот дрожжевой грибок, рост производительных сил, поднимается у них вместе с их собственной энергией.

Джек Кресслинг расхохотался.

То был резкий хохот, с повизгиваньем на верхних нотах, и, хохоча, Кресслинг держал голову низко опущенной, чтоб собеседник не заметил вспыхнувшего в его глазах страшного, истерического бешенства. Нога его незаметно искала под столом и, найдя, надавила самую крайнюю педальку слева.